Неточные совпадения
Хлестаков (придвигаясь).Да ведь это вам кажется только,
что близко;
а вы вообразите себе,
что далеко. Как бы я был счастлив, сударыня,
если б мог прижать вас в свои объятия.
Аммос Федорович.
А черт его знает,
что оно значит! Еще хорошо,
если только мошенник,
а может быть, и того еще хуже.
Городничий (с неудовольствием).
А, не до слов теперь! Знаете ли,
что тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери?
Что?
а?
что теперь скажете? Теперь я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай тебе еще награду за это? Да
если б знали, так бы тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы, говорит, и дворянам не уступим». Да дворянин… ах ты, рожа!
Городничий (робея).Извините, я, право, не виноват. На рынке у меня говядина всегда хорошая. Привозят холмогорские купцы, люди трезвые и поведения хорошего. Я уж не знаю, откуда он берет такую.
А если что не так, то… Позвольте мне предложить вам переехать со мною на другую квартиру.
Купцы. Ей-ей!
А попробуй прекословить, наведет к тебе в дом целый полк на постой.
А если что, велит запереть двери. «Я тебя, — говорит, — не буду, — говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это, говорит, запрещено законом,
а вот ты у меня, любезный, поешь селедки!»
А вы — стоять на крыльце, и ни с места! И никого не впускать в дом стороннего, особенно купцов!
Если хоть одного из них впустите, то… Только увидите,
что идет кто-нибудь с просьбою,
а хоть и не с просьбою, да похож на такого человека,
что хочет подать на меня просьбу, взашей так прямо и толкайте! так его! хорошенько! (Показывает ногою.)Слышите? Чш… чш… (Уходит на цыпочках вслед за квартальными.)
Говорят,
что я им солоно пришелся,
а я, вот ей-богу,
если и взял с иного, то, право, без всякой ненависти.
А уж Тряпичкину, точно,
если кто попадет на зубок, берегись: отца родного не пощадит для словца, и деньгу тоже любит. Впрочем, чиновники эти добрые люди; это с их стороны хорошая черта,
что они мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка ты мне теперь! Посмотрим, кто кого!
Аммос Федорович.
А я на этот счет покоен. В самом деле, кто зайдет в уездный суд?
А если и заглянет в какую-нибудь бумагу, так он жизни не будет рад. Я вот уж пятнадцать лет сижу на судейском стуле,
а как загляну в докладную записку —
а! только рукой махну. Сам Соломон не разрешит,
что в ней правда и
что неправда.
Если бы, то есть, чем-нибудь не уважили его,
а то мы уж порядок всегда исполняем:
что следует на платья супружнице его и дочке — мы против этого не стоим.
Я, кажется, всхрапнул порядком. Откуда они набрали таких тюфяков и перин? даже вспотел. Кажется, они вчера мне подсунули чего-то за завтраком: в голове до сих пор стучит. Здесь, как я вижу, можно с приятностию проводить время. Я люблю радушие, и мне, признаюсь, больше нравится,
если мне угождают от чистого сердца,
а не то чтобы из интереса.
А дочка городничего очень недурна, да и матушка такая,
что еще можно бы… Нет, я не знаю,
а мне, право, нравится такая жизнь.
Городничий. Ну,
а что из того,
что вы берете взятки борзыми щенками? Зато вы в бога не веруете; вы в церковь никогда не ходите;
а я, по крайней мере, в вере тверд и каждое воскресенье бываю в церкви.
А вы… О, я знаю вас: вы
если начнете говорить о сотворении мира, просто волосы дыбом поднимаются.
У нас они венчалися,
У нас крестили детушек,
К нам приходили каяться,
Мы отпевали их,
А если и случалося,
Что жил помещик в городе,
Так умирать наверное
В деревню приезжал.
А если и действительно
Свой долг мы ложно поняли
И наше назначение
Не в том, чтоб имя древнее,
Достоинство дворянское
Поддерживать охотою,
Пирами, всякой роскошью
И жить чужим трудом,
Так надо было ранее
Сказать…
Чему учился я?
Что видел я вокруг?..
Коптил я небо Божие,
Носил ливрею царскую.
Сорил казну народную
И думал век так жить…
И вдруг… Владыко праведный...
Правдин.
Если вы приказываете. (Читает.) «Любезная племянница! Дела мои принудили меня жить несколько лет в разлуке с моими ближними;
а дальность лишила меня удовольствия иметь о вас известии. Я теперь в Москве, прожив несколько лет в Сибири. Я могу служить примером,
что трудами и честностию состояние свое сделать можно. Сими средствами, с помощию счастия, нажил я десять тысяч рублей доходу…»
Скотинин. Кого? За
что? В день моего сговора! Я прошу тебя, сестрица, для такого праздника отложить наказание до завтрева;
а завтра, коль изволишь, я и сам охотно помогу. Не будь я Тарас Скотинин,
если у меня не всякая вина виновата. У меня в этом, сестрица, один обычай с тобою. Да за
что ж ты так прогневалась?
Г-жа Простакова. Успеем, братец.
Если ей это сказать прежде времени, то она может еще подумать,
что мы ей докладываемся. Хотя по муже, однако, я ей свойственница;
а я люблю, чтоб и чужие меня слушали.
Если глуповцы с твердостию переносили бедствия самые ужасные,
если они и после того продолжали жить, то они обязаны были этим только тому,
что вообще всякое бедствие представлялось им чем-то совершенно от них не зависящим,
а потому и неотвратимым.
Но происшествие это было важно в том отношении,
что если прежде у Грустилова еще были кое-какие сомнения насчет предстоящего ему образа действия, то с этой минуты они совершенно исчезли. Вечером того же дня он назначил Парамошу инспектором глуповских училищ,
а другому юродивому, Яшеньке, предоставил кафедру философии, которую нарочно для него создал в уездном училище. Сам же усердно принялся за сочинение трактата:"О восхищениях благочестивой души".
Только тогда Бородавкин спохватился и понял,
что шел слишком быстрыми шагами и совсем не туда, куда идти следует. Начав собирать дани, он с удивлением и негодованием увидел,
что дворы пусты и
что если встречались кой-где куры, то и те были тощие от бескормицы. Но, по обыкновению, он обсудил этот факт не прямо,
а с своей собственной оригинальной точки зрения, то есть увидел в нем бунт, произведенный на сей раз уже не невежеством,
а излишеством просвещения.
А что,
если это так именно и надо?
что, ежели признано необходимым, чтобы в Глупове, грех его ради, был именно такой,
а не иной градоначальник?
И бог знает
чем разрешилось бы всеобщее смятение,
если бы в эту минуту не послышался звон колокольчика и вслед за тем не подъехала к бунтующим телега, в которой сидел капитан-исправник,
а с ним рядом… исчезнувший градоначальник!
Ему бы смешно показалось,
если б ему сказали,
что он не получит места с тем жалованьем, которое ему нужно, тем более,
что он и не требовал чего-нибудь чрезвычайного; он хотел только того,
что получали его сверстники,
а исполнять такого рода должность мог он не хуже всякого другого.
—
А я тебе говорю,
что,
если ты поедешь, и я поеду с тобой, непременно поеду, — торопливо и гневно заговорила она. — Почему невозможно? Почему ты говоришь,
что невозможно?
Он чувствовал,
что если б они оба не притворялись,
а говорили то,
что называется говорить по душе, т. е. только то,
что они точно думают и чувствуют, то они только бы смотрели в глаза друг другу, и Константин только бы говорил: «ты умрешь, ты умрешь, ты умрешь!» ―
а Николай только бы отвечал: «знаю,
что умру; но боюсь, боюсь, боюсь!» И больше бы ничего они не говорили,
если бы говорили только по душе.
— Да расскажи мне,
что делается в Покровском?
Что, дом всё стоит, и березы, и наша классная?
А Филипп садовник, неужели жив? Как я помню беседку и диван! Да смотри же, ничего не переменяй в доме, но скорее женись и опять заведи то же,
что было. Я тогда приеду к тебе,
если твоя жена будет хорошая.
— Со мной? — сказала она удивленно, вышла из двери и посмотрела на него. —
Что же это такое? О
чем это? — спросила она садясь. — Ну, давай переговорим,
если так нужно.
А лучше бы спать.
—
Если поискать, то найдутся другие. Но дело в том,
что искусство не терпит спора и рассуждений.
А при картине Иванова для верующего и для неверующего является вопрос: Бог это или не Бог? и разрушает единство впечатления.
― Арсений доходит до крайности, я всегда говорю, ― сказала жена. ―
Если искать совершенства, то никогда не будешь доволен. И правду говорит папа,
что когда нас воспитывали, была одна крайность ― нас держали в антресолях,
а родители жили в бельэтаже; теперь напротив ― родителей в чулан,
а детей в бельэтаж. Родители уж теперь не должны жить,
а всё для детей.
Если он, не любя меня, из долга будет добр, нежен ко мне,
а того не будет,
чего я хочу, — да это хуже в тысячу раз даже,
чем злоба!
— Да, но спириты говорят: теперь мы не знаем,
что это за сила, но сила есть, и вот при каких условиях она действует.
А ученые пускай раскроют, в
чем состоит эта сила. Нет, я не вижу, почему это не может быть новая сила,
если она….
― Это не мужчина, не человек, это кукла! Никто не знает, но я знаю. О,
если б я была на его месте, я бы давно убила, я бы разорвала на куски эту жену, такую, как я,
а не говорила бы: ты, ma chère, Анна. Это не человек, это министерская машина. Он не понимает,
что я твоя жена,
что он чужой,
что он лишний… Не будем, не будем говорить!..
—
Если вы пойдете за мной, я позову людей, детей! Пускай все знают,
что вы подлец! Я уезжаю нынче,
а вы живите здесь с своею любовницей!
И Левину вспомнилась недавняя сцена с Долли и ее детьми. Дети, оставшись одни, стали жарить малину на свечах и лить молоко фонтаном в рот. Мать, застав их на деле, при Левине стала внушать им, какого труда стоит большим то,
что они разрушают, и то,
что труд этот делается для них,
что если они будут бить чашки, то им не из
чего будет пить чай,
а если будут разливать молоко, то им нечего будет есть, и они умрут с голоду.
Он часто испытывал,
что иногда во время спора поймешь то,
что любит противник, и вдруг сам полюбишь это самое и тотчас согласишься, и тогда все доводы отпадают, как ненужные;
а иногда испытывал наоборот: выскажешь наконец то,
что любишь сам и из-за
чего придумываешь доводы, и
если случится,
что выскажешь это хорошо и искренно, то вдруг противник соглашается и перестает спорить.
Министерство, враждебное Алексею Александровичу, доказывало,
что положение инородцев было весьма цветущее и
что предполагаемое переустройство может погубить их процветание,
а если что есть дурного, то это вытекает только из неисполнения министерством Алексея Александровича предписанных законом мер.
— Ах, не слушал бы! — мрачно проговорил князь, вставая с кресла и как бы желая уйти, но останавливаясь в дверях. — Законы есть, матушка, и
если ты уж вызвала меня на это, то я тебе скажу, кто виноват во всем: ты и ты, одна ты. Законы против таких молодчиков всегда были и есть! Да-с,
если бы не было того,
чего не должно было быть, я — старик, но я бы поставил его на барьер, этого франта. Да,
а теперь и лечите, возите к себе этих шарлатанов.
—
А знаешь, я о тебе думал, — сказал Сергей Иванович. — Это ни на
что не похоже,
что у вас делается в уезде, как мне порассказал этот доктор; он очень неглупый малый. И я тебе говорил и говорю: нехорошо,
что ты не ездишь на собрания и вообще устранился от земского дела.
Если порядочные люди будут удаляться, разумеется, всё пойдет Бог знает как. Деньги мы платим, они идут на жалованье,
а нет ни школ, ни фельдшеров, ни повивальных бабок, ни аптек, ничего нет.
— Нет, ты точно думаешь,
что это возможно? Нет, ты скажи всё,
что ты думаешь! Ну,
а если,
если меня ждет отказ?… И я даже уверен….
— Передайте вашей жене,
что я люблю ее как прежде, и
что если она не может простить мне мое положение, то я желаю ей никогда не прощать меня. Чтобы простить, надо пережить то,
что я пережила,
а от этого избави ее Бог.
— Только эти два существа я люблю, и одно исключает другое. Я не могу их соединить,
а это мне одно нужно.
А если этого нет, то всё равно. Всё, всё равно. И как-нибудь кончится, и потому я не могу, не люблю говорить про это. Так ты не упрекай меня, не суди меня ни в
чем. Ты не можешь со своею чистотой понять всего того,
чем я страдаю.
Теперь Алексей Александрович намерен был требовать: во-первых, чтобы составлена была новая комиссия, которой поручено бы было исследовать на месте состояние инородцев; во-вторых,
если окажется,
что положение инородцев действительно таково, каким оно является из имеющихся в руках комитета официальных данных, то чтобы была назначена еще другая новая ученая комиссия для исследования причин этого безотрадного положения инородцев с точек зрения:
а) политической, б) административной, в) экономической, г) этнографической, д) материальной и е) религиозной; в-третьих, чтобы были затребованы от враждебного министерства сведения о тех мерах, которые были в последнее десятилетие приняты этим министерством для предотвращения тех невыгодных условий, в которых ныне находятся инородцы, и в-четвертых, наконец, чтобы было потребовано от министерства объяснение о том, почему оно, как видно из доставленных в комитет сведений за №№ 17015 и 18308, от 5 декабря 1863 года и 7 июня 1864, действовало прямо противоположно смыслу коренного и органического закона, т…, ст. 18, и примечание в статье 36.
―
Что ж,
если это приятнее? ― сказал Львов, улыбаясь своею красивою улыбкой и дотрогиваясь до ее руки. ― Кто тебя не знает, подумает,
что ты не мать,
а мачеха.
—
Если хочешь знать всю мою исповедь в этом отношении, я скажу тебе,
что в вашей ссоре с Сергеем Иванычем я не беру ни той, ни другой стороны. Вы оба неправы. Ты неправ более внешним образом,
а он более внутренно.
Решено было,
что Левин поедет с Натали в концерт и на публичное заседание,
а оттуда карету пришлют в контору за Арсением, и он заедет за ней и свезет ее к Кити; или же,
если он не кончит дел, то пришлет карету, и Левин поедет с нею.
Если б он мог слышать,
что говорили ее родители в этот вечер,
если б он мог перенестись на точку зрения семьи и узнать,
что Кити будет несчастна,
если он не женится на ней, он бы очень удивился и не поверил бы этому. Он не мог поверить тому,
что то,
что доставляло такое большое и хорошее удовольствие ему,
а главное ей, могло быть дурно. Еще меньше он мог бы поверить тому,
что он должен жениться.
— И мне то же говорит муж, но я не верю, — сказала княгиня Мягкая. —
Если бы мужья наши не говорили, мы бы видели то,
что есть,
а Алексей Александрович, по моему, просто глуп. Я шопотом говорю это… Не правда ли, как всё ясно делается? Прежде, когда мне велели находить его умным, я всё искала и находила,
что я сама глупа, не видя его ума;
а как только я сказала: он глуп, но шопотом, — всё так ясно стало, не правда ли?
—
Если бы не было этого преимущества анти-нигилистического влияния на стороне классических наук, мы бы больше подумали, взвесили бы доводы обеих сторон, — с тонкою улыбкой говорил Сергей Иванович, — мы бы дали простор тому и другому направлению. Но теперь мы знаем,
что в этих пилюлях классического образования лежит целебная сила антинигилизма, и мы смело предлагаем их нашим пациентам…
А что как нет и целебной силы? — заключил он, высыпая аттическую соль.
— Ну, хорошо. Понято, — сказал Степан Аркадьич. — Так видишь ли: я бы позвал тебя к себе, но жена не совсем здорова.
А вот
что:
если ты хочешь их видеть, они, наверное, нынче в Зоологическом Саду от четырех до пяти. Кити на коньках катается. Ты поезжай туда,
а я заеду, и вместе куда-нибудь обедать.
— Нет, я чувствую и особенно теперь: ты виновата, — сказал он, прижав ее руку, —
что это не то. Я делаю это так, слегка.
Если б я мог любить всё это дело, как я люблю тебя…
а то я последнее время делаю как заданный урок.